удивлял этот разговор, не поймешь — веселый или злой. Ну и Зойка! Это про таких, как она, говорят — языком зарежет.

Изба опять стала наполняться.

К Лиде подсел незнакомый парень и, обжигая глазами, сказал:

— Мальчишку к вам в больницу повезли.

— Какого, зачем? — испугалась Лида.

— Петьку Исакова. Самовар на себя опрокинул.

— Ой, а как же, там ведь никого нет!

— А докторша?

— Нету ее, в районе она.

Лида растерянно стала рыться на лавке, отыскивая свое пальто.

— Хочешь, провожу?

Лида отмахнулась: от парня пахло вином.

— А чего ж по телефону не позвонили? — недоверчиво спросила она.

— Так только что повезли.

«Врет», — подумала Лида. И тут же: «А вдруг правда?»

Выстраивались пары для кадрили. Лида подозвала Зойку, стоявшую с чубатым парнем.

— Чего еще? — недовольно спросила Зойка.

— Пойдем, Зой, в больницу мальчишку повезли с ожогом.

— Вот еще, а Пелагея на что? Смажет чем ни на есть.

— Ничего она не смажет. Пойдем, а? Скорее надо.

— Да подожди, Аркашка обещал заехать, довезет.

— Когда он еще заедет. Нет, я пойду, — сказала Лида, надеясь, что Зойка хоть и обругает ее, но одну не отпустит. Но Зойка равнодушно махнула рукой:

— Иди, если не терпится.

Лида секунду постояла на крыльце. За дверью заиграла вступление гармонь. Зойки не было. Ждать — только время терять.

Она торопливо зашагала по укатанной дороге. Как быстро дошли сюда, и какой длинной кажется она сейчас. Конечно, на лошади было бы быстрее. Мальчишку, если этот парень не обманул, уже, наверное, привезли. Ожог — это очень больно, очень. Что он обварил себе? Живот? Пах? Ноги? Это же адская боль, Лида знает, больнее ничего нет.

Она однажды облила себе руку кипящим жиром. Давно, еще дома. Чуть с ума не сошла от боли. Не знала, что делать, потом додумалась — сунула руку под кран. От холодной воды стало сразу легче, боль почти исчезла. Так и легла спать, сунув руку в таз с водой, подлив туда марганцовки. А ведь мальчишка если живот обварил — не сунешь же его в воду. И озноб при большом ожоге. Дрожмя дрожат. Ему бы чаю горячего, ожог обработать спиртом… Сколько ему лет? Ничего не спросила. Если ожог пятьдесят процентов всей кожи, это… Ой нет, не должно быть. Это же самовар, не огонь. Может, только ноги. А если он в валенках был? Или в шерстяных носках? Тогда еще хуже: пар внутри, носки приварились… Нет, нет, он, наверное, подошел к самовару — самовар же на полу стоит — и только ступни залил… А если на столе? Надо сразу ему укол обезболивающий, потом спиртом. Чаю, грелки.

Сколько она идет? Полчаса идет? Дорога уже через поле. Луна прозрачная, холодная, не поверишь, что всходила как солнце. Снег под ногами сухой и хрустит, как толченое стекло.

До чего же жарко! Была бы бегуном, уже к больнице бы подбегала. А так… Или на лыжах бы. Надо научиться ходить на лыжах. Не то что в школе — для галочки, а всерьез… Ночью пешком — чего хорошего. Зойка бы одна ни за что не пошла. А ничего страшного. Страшно, если бы опасность какая… Волки, например.

Осенью говорили, что пастух волка видел. Ошибся, наверное, их давно всех перестреляли с самолета. И здесь, и в других местах.

Если так… приблудный какой…

Лида оглянулась. Хорошо, что луна. Если что подозрительное — она побежит.

Глупости. Самое главное, не надо думать об этом, страх нагонять на себя. А если что… в книжке какой-то читала, что мальчишка убегал от волков и то рукавицы им кидал, то валенки, то полушубок. Они дураки, они не сразу поймут, что это такое, — бросятся нюхать, пробовать, а она за это время далеко убежит… В случае опасности у человека сила необыкновенная появляется. В селе пожар был, так одна женщина сундук со второго этажа вытащила, потом четверо мужиков поднять не могли…

Если один волк, она справится с ним. Подумаешь — волк. Собака. Большая собака. Она ему в горло вцепится и будет давить, давить, пока не захрипит… Да он ни за что не нападет, наоборот, увидит — убежит, пуганые они. Это если стая…

Побежала поземка. Только что не было, и вот, пожалуйста. Может ведь и задуть как следует. Зима. Плохо, что в лицо, значит, ветер назад относит, сразу почуют… Да кто почует? Кто почует?! Прямо панику развела неизвестно с чего. Как долго села не видно… Ага, что-то виднеется. Строение какое-то. Значит, скоро. Это ток. Как же долго она шла. Или это от страха долго показалось?

Нет, это не село. Какая-то деревня. Как же так, почему она попала в деревню, а не в село? Другой же дороги не было. Что это за деревня? Значит, в спешке что-то просмотрела, не туда свернула. Ой, господи, надо же, и так торопишься, а тут как назло задержка. Что это за деревня? Ага, вот амбар с тополями. Значит, Столбово, значит, не так далеко ушла. Хорошо. Нет, плохо, теперь придется через лес. Но зато близко. Можно через всю деревню, оттуда в село и в больницу, а можно скосить, через лес. В крайней избе огонек. Кажется, здесь учительница живет. Наверное, тетради проверяет. Чиркает красным карандашом ошибки.

Почему-то ошибки всегда красным исправляют. Лида как-то двойку получила по русскому — рябило в глазах от красного. Утопиться хотела. Вот дура! Дети ничего не понимают. То ли в жизни бывает, а они из-за двойки ревут, страдают…

А тот мальчишка… Как он-то сейчас, поди ревет. А вдруг все-таки соврал парень? Она лесом, ночью, одна, а тот парень по пьянке пошутил, проводить хотел. Недаром смотрел так… Ну и пусть соврал, а она все равно лесом. Даже если волки нападут, умрет она — все увидят, что она до конца была… Что до конца? Не ушла бы с Зойкой — сейчас не пришлось бы бежать. Не пришлось бы бояться. Вот он лес. Темный какой. Хорошо, что луна. Всего-то километр. Десять минут. Ну пятнадцать. И ничего страшного. Наоборот — красиво. Очень красиво. Тени от деревьев. Никогда ночью в лесу не была. Вон дерево будто лапу на дорогу протянуло. Будто медведь. Если бояться — можно подумать, что медведь. Стоит и ждет. Ну вот, теперь только не оборачиваться. Обернешься, а там и правда медведь…

Кусты. Никого нет в кустах. Кто там может быть? Никто же не знает, что человек какой пойдет. Днем гораздо опаснее. Ну вот и все. Кусты как